Обнимашки
А вот и снова мой протосородич. Ещё прото, но уже лев. Уже умеет красться и тихариться. Наблюдать. Вон там. Тссс. Неподалёку кто-то копошится. Протообезьяны. А может, проточеловеки. Для моего протопредка они параллельный мир. Загадочный. Враждебный.
Проторука хватает хлыст. Может, хворостину. Может, ещё какой-то дрын. И этой протопалкой совершается первый в мире взмах. На глазах моего протопредка произошло ещё одно величайшее событие. Которым была предрешена судьба цивилизации.
Тело человека «продлилось» в пространстве. За счёт того, что взято в руку. Сжатый в ладони неодушевлённый объект начнёт своё становление как знак-указатель: намерение действия или его характеристика. Да и само по себе наличие палки в руке уже кардинально отличает от соплеменников без такой палки…
Рука хватающая отныне есть рука изменяющая – пусть даже для начала в ней было не больше проку, чем сбить плод с ветки или ударить противника. Но то была новая символическая и цивилизационная заявка. Началась эпоха объекта в нашем объятии…
Это будет рука защищающая и созидающая, разрушающая и карающая, ласкающая и нежничающая, отстраняющая и изгоняющая…
Рембрандт Харменс ван Рейн. Жертвоприношение Авраама. 1635
…Пройдут многие тысячи, а может, миллионы лет. И на станциях метрополитенов будут назначаться встречи. Молодые люди будут сжимать в руках цветы, ожидая любимых девушек. Любимые девушки будут бежать к своим возлюбленным. Целовать их. Сжимая в своих ладонях лица молодых людей. Они будут брать друг друга за руки и медленно уплывать со станций. Вверх по эскалаторам. На которых они будут играть в обнимашки… Они будут сжимать в руках тёплый кофе на стылом ветру. Брать в руки перья и расписываться о создании молодой семьи.
Профессиональными руками врач примет роды и в руках осторожно вынесет счастливому отцу его ребёнка. И будут потом, конечно, и семейные неурядицы – со скалками в руках. Будут сборы в долгожданные отпуска. И вот уже в руках вместо скалок чемоданы. Потом придёт ребёнок из школы, где будет учиться писать на бумаге и печатать на клавиатуре. Будут неизбежные школьные драки: набирающие силу ручонки будут швырять книги и пеналы. Будут и похороны прабабки, и вот гроб подхватят сильные руки… Будет школьный выпускной, и уже повзрослевшее дитя сожмёт в руках аттестат… И поступит в университет. И в свою очередь придёт на станцию. С цветами. В руках.
Круг замкнётся. Но останутся руки, которые всегда что-то или кого-то обнимают и держат.
А меж Москвой и Петербургом будет проходить занимательный диспут. Таки, понимаешь, где правильно надо встречаться? В центре зала или на выходе у эскалатора? Но уж если ты оказался в Москве, то подожди на станции. Под землёй. В центре зала. И вглядись в детали. Там есть на что посмотреть. Иногда замечается и простреливает на тысячный раз. Вот он. Наш с вами протосимвол. Тут, незаметно. Всё по Эдгару По: хочешь спрятать письмо – положи его на стол.
Площадь Революции. Где мы множим нашу городскую мифологию, натирая до золотого блеска собачью мордашку. Миф разросся: тереть стали и петуха, и пальчик у малыша, и наган у матроса. Другие же статуи, покрытые патиной, скучают под арочными сводами, храня свою загадку в самом центре бурлящего города. Тот символ, который мы и не воспринимаем как что-то значимое: настолько это естественно.
И тем не менее. Самое загадочное – это всегда то, что кажется самоочевидным. На станции нет ни одной статуи, которая не держала бы что-нибудь в руках. Пусть даже задумчивый студент небрежно оставил на своём бедре тетрадь. Он всё равно обхватил руками колено.
Первобытная древность подарила нам первый шаг к самоидентификации. Оттуда же и первобытная сочленённость себя с приобретённым. «Моё» или «не моё». «Я-сам» или «я-сам-не-свой». «Могу» или «не могу» влиять на пространство. Всё зависит от того, захватишь ли ты что-то, обнимешь ли кого-то. Что именно захватишь. Кого именно обнимешь. Что захватил, то твоё. Кого обнял, тому благоволишь. Если в первое утро первого века я взял что-то в руку, то и забрать у меня ты сможешь только с ожесточённым боем, полным всё того же звериного первобытного рёва.
Отныне всё, что я держу и обнимаю, я понимаю как нечто неотторжимое, как нечто, от чего нельзя отказаться, потому что иначе я откажусь от части себя. Отсюда и бесконечный в своей протяжённости конфликт отчуждения, оттого и сопротивленческая война за сохранение. За независимость территорий.
Согласитесь, вы не будете нежно и трепетно обнимать, ласкать, прижимать к себе вещь или существо, которые не представляют для вас ценности. Или уж тем более, которые вызывают отвращение. Прижать к себе можно только нечто дорогое. Возможно – что-то бесконечно своё. Материально-бытовое и физиологически-семейное явили себя как продление нас в поле знакового, условного пространства.
Постепенно «моё» или «не моё» кардинально трансформируются. Взятое в руки начнёт подчиняться мне. Если я что-то беру в ладони, я воспринимаю это как потенциально изменяемое. Как нечто, на что могу повлиять. Хотя бы немного. И примитивные наскальные рисунки из Южной Америки (а позднее и европейские барельефы) приходят к нам первым документом о хвате руками. Прообразы мануальной терапии. Жёсткой. Безапелляционной. Захват за шею. Подъём вверх. Бросок на землю. Тут тебе и тракция, и компрессия. И вот он, этот первый результат захвата, изменяющего пространство: выживешь после сеанса – будешь жить. Не выживешь – не обессудь.
Древнегреческий барельеф. ~500 г. до н.э.
Китайская иероглифика тоже даст свой ответ на необходимость отграничиться. Определить своё место под солнцем. Среди 214 ключевых иероглифов останется один из базовых образных архетипов: уже не употребляющаяся отдельно графема «изгородь», «захват».
Образ рук хватающих трансформируется и неизбежно войдёт практически в любой язык, который первым реагирует на членение реальности: «держать в своих руках страну», и вот вам аллегорические скипетр и держава.
Иероглиф «женщина» – это женщина, сидящая на поджатых ногах и держащая ребёнка. Это значит взять в свои руки не только настоящее, но и будущее. И это же возникнет как одна из иконических метафор: Богородица, держащая в своих руках Христа. А Иван Купала – это поиск папоротника, по сути же – захват взрослой женщины взрослым мужчиной. Тот самый захват, когда нельзя сопротивляться, если жаждешь продолжения жизни.
Альбрехт Дюрер. Мадонна со спеленатым младенцем. 1520
И уже позднее, много позднее, на самом конечном этапе абстрагирования, взятое в руки становится индексом самого себя по отношению к пространству. Я держу не просто то, что значимо для меня. Не просто характеристику действия. Я держу то, что характеризует меня.
Представьте себе ту же Площадь Революции. Те же статуи. Но ничего в их руках нет. Молодой человек без тетрадки. Он будет просто молодой человек среди миллионов до и после него. С тетрадкой – это человек обучающийся, стремящийся к знаниям. Проще – студент. И мы это понимаем без комментариев и подписей. Мы не перепутаем его даже с пионерами.
Молодые мать и отец держат детей, и они обозначают свой семейственный приоритет. Пограничник обнимает собаку – он индексирует себя через своего друга и помощника в службе. Матрос сжимает наган – он демонстрирует то, что является фактическим продолжением его боеспособности. Спортсмен держит мяч. Индексы в руках и дают понять, кто перед нами. Если Богородица держит Христа, она индексирует себя именно как родившая Христа, а не какая иная женщина.
И самый узнаваемый портрет Бетховена – отнюдь не парадный в полный рост. Это тот, что с растрёпанными волосами и нервно сжатыми пером и нотной бумагой. Без них – это просто человек с безумным взглядом.
Йозеф Карл Штилер. Портрет Бетховена. 1819
Вещь, схваченная в руку, безошибочно определяет тебя. И нам не нужно лишних пояснений и комментариев, чтобы понять, кто есть кто в жизни или на полотне. Нам достаточно просто взглянуть на объекты в руках. План города в руках человека, который замешкался на перекрёстке, выдаст нездешнего, и это будет нам сигналом – не спросить ли: «Вы что-то ищете? Вам помочь сориентироваться?»
Питер Брейгель. Крестьянский танец. ~1568
Объятие, удержание – это и реализация своего комфорта. Эта реализация чуть ли не штампом пронзает всю поэзию: обнимашки становятся высшим выразителем чувства. На фасадах зданий аллегории держат в руках тот характерный элемент, который даёт расшифровку и понимание не только и не столько самой аллегории, сколько шире – всего смыслового поля и функционального назначения здания.
Фауст держит в руках Маргариту и кричит: «Остановись, мгновенье!» Он пытается удержать себя в вернувшейся ненадолго любви и молодости. Человечеству в образе Фауста дан ответ на вопрос, почему же так страстно хочется удержать что-то: всё равно не удержишь. Если и изменишь, то лишь на мгновение. В будущем всё равно так же в точности изменят миллионы новых рук. Да и с собой в могилу не унесёшь, хотя из первобытных культур тянется традиция погребального обряда: любимые предметы рядом с покойником и в его в руках. А в христианстве будет вкладываться в руки свеча…
Рука держащая – это рука, которой вся цивилизация и культура обязаны своим появлением. От первой постройки на воде, когда шест ещё так неумело и инстинктивно прорезал водную гладь, нащупывая дно, до филигранных манёвров часовщика, восстанавливающего механизм трёхсотлетней давности. От первой царапульки на стене до росчерка по бумаге, словно невзначай брошенного гением, и мы увидим то, что не можем ни с чем перепутать.
Амедео Модильяни. Портрет Анны Ахматовой. 1911
И тогда совсем другими глазами мы без комментариев ещё раз посмотрим на свои ладони…