Демарш Мендельсона
Когда умирала старая киса, она изо всех сил рвалась прочь из дома. Она не хотела, чтобы мы видели это. Инстинкты звали уйти. Спрятаться от глаз. Забиться в угол. Умчаться в забвение: была киса – не стало кисы. Но не выпускали старую кису…
В тот вечер я отлучился на получасовую прогулку. Год только начался. Было холодно. А старая киса неподвижно лежала на коврике и едва заметно дышала. Когда я вернулся, она лежала так же неподвижно. Но уже в коробке, перевязанной чёрной лентой. Была киса – не стало кисы…
…Они приходят в этот мир и взрослеют. Резвятся по весне. Встречают новое потомство летом. Обучают его по осени. И так часто прощаются они именно зимой. Но они просто живут. Не делают ни фарса, ни пафосной трагедии. Ни комедии, ни философского трактата. Они не спрашивают ни себя, ни других. Ни о чём. Они не предъявляют претензий. Не страдают от лишних заморочек. Они принимают радость каждого дня, принимая так же в точности вместе с каждым днём и его боль. Они не вспоминают вчера. Они не думают о завтра.
А наш протосородич однажды проснётся с головной болью. Которая останется с ним навсегда и которая будет его проклятием до скончания века. Он научится задавать себе вопросы. В принципе в корне ненужные. Мешающие гармонично жить и радоваться. Он отравит жизнь себе и окружающим бесконечными «в-чём-смысл» и «зачем-да-почему»…
И, конечно, первое спрошенное было не «отчего люди не летают, как птицы». Просилось то, что тёрлось под боком. Теперь мало было просто оставить сородича там, где он ушёл в Невозвратность. Нужно было понять, что же произошло с ним. Что он испытал. Куда ушёл. Вернётся ли. И как это вообще так, что «через время появятся новые люди »...
Начнётся ворошение многих и многих впечатлений. Выкристаллизовывание важнейшего. Того, о чём писали вчера. Пишут сегодня. И будут писать потом. На разные лады. И на разные тональности. Будут спорить до хрипоты. Но от этого ничего не изменится. Останется рождение. Останется смерть. Они-то и будут маркировать собой всё существование.
И между ними самими они же сами – рождение и смерть – всё же сойдутся в единой страстной пляске. На фантастической вершине. Как на Валгалле перед последним пожарищем и сумерками богов. На символический водораздел. И имя ему – бракосочетание. Это есть рождение, потому что соединяющиеся даруют его. Это есть смерть, потому что соединяющиеся уступают место приходящим поколениям.
Это точка, за которой меняется всё. И за которой нет возврата в предыдущее состояние. «Живите вместе до старости и смерти» – не такова ли суть многих свадебных пожеланий, если разобраться? В какие бы красивые обёртки это ни рядили. Свадьба – это первый звоночек к окончанию земного пути. Первое признание необходимости подвинуться.
Смолкает туш, и теперь уже «только вниз босиком». Туда, где смерть ездит в чёрной машине… Сзади мы всё ещё слышим эти отголоски. Но воспевают уже не нас. К вершине подоспели другие. Ты же мудреешь. Ты начинаешь думать. Ты систематизируешь. Но вот оно – то бесовское проклятие: чем больше систематизируешь, тем больше хаоса вносишь. «Во многом знании – много печали…» Воистину, не нужно было ничего писать после Екклесиаста… Нужно было сесть на берегах озёр и созерцать…
Тем временем зловредные вопросы нашего протопредка мало-помалу приведут к первичной и почти неосознаваемой ритуальности и мифологии, а затем – к осмысленным религии и философии. Тайна. Таинство. И вот уже вокруг водораздела «до-и-после» вырастут самые загадочные и самые разнообразные действа.
Василий Максимов. Приход колдуна на крестьянскую свадьбу. 1875
Дальше, конечно, наслоится куча событёшечек и ритуальчиков, столь важных для нас, мелких и пустых людей современности. Будут квохтания вокруг «первого шажка». Обмывания «первого слова моего пупсика». Бахвальства перед приятелями о «первой любви». Возлияния на «выпускные вечера». Подарки на «зрелость». Пиры на «новоселье». Поздравления с «новой работой». Цветы в аэропортах при «возвращениях из эмиграции». Аплодисменты за «получение патента на открытие». И до бесконечности.
Но с «до-и-после» не сможет тягаться ничто. Разве только сами рождение и смерть. Супружеская неверность, принуждение родителями, кастовые и сословные разногласия, неожиданности характеров, вскрывающиеся «после», – всё помчится бесконечным потоком из уст философов и писателей. Из-под кисти художников. Это вынесут на сцену драматурги и оперные композиторы. Режиссёры протрут объективы своих кинокамер и зададут крупный план…
Потом, уже окидывая взглядом всё исписанное и исчерченное, отснятое и поставленное, поймёшь и поймаешь себя на мысли: а ведь легенд о Петре и Февронии настолько мало, что они кажутся скорее яркими пятнами-исключениями, которые лишь подтверждают массив достаточно унылого правила. Индийские же «Зиты и Гиты» с воссоединениями семей скорее напоминают знаменитую шуточную рекомендацию, как быть счастливым: «выдавайте желаемое за действительное».
Хочешь ты или нет, но ты должен принять этот водораздел. Ты должен измениться. Если ты не примешь, ты не обеспечишь преемственность поколений.
На это отреагируют сказки. Бродячие сюжеты лихо закрутят события, но по факту подарят миру простое драматургическое решение, которое позже перекочует в бессчётные голливудские фильмы, полные эффектных драк и умилительных воркований.
Некий юноша А, возмужав и взыграв кровью, хочет заполучить недоступную девушку В. Это «заполучение», разумеется, становится основной причиной конфликта А с антагонистами – С, С1, С2… Сn.
Будут погони, похищения, хрустяще озвученные мордобои. Юноша непременно посверкает мускулами и белоснежной улыбкой. Он герой. Естественно, победит он и восьмиглавого дракона во имя короля. Или утрёт нос гидре вражеских спецслужб, угрожавших его стране. Конец известен: апофеоз и торжество соединения А+В. Прослушав сказку, дети блаженно засыпают. В кинозалах дети постарше слёзы закусывают соплями.
Но что дальше? Дальше – залихватское монтажное «скомкивание» сюжета: от «и я там был, мёд-пиво пил» до трогательных кадров. По касательной. В эпилоге фильма. Минуты на две. Больше не нужно. А то опомниться успеют. Но вот как: вчерашний мачо, сваливавший одной левой семерых, становится тихим семьянином.
Мало кого интересует «правильное счастье» примерного семьянина. Просто потому, что его как раз вот так «монтажно» и можно вместить в «жили долго и счастливо и умерли в один день». Просто потому, что и добавить-то нечего. Скучная повседневность. Со всеми реалиями. И притом столь часто не самыми приятными. Наверное, именно этот сгусток опыта и дал право Толстому в своё время сказать, словно отрезать, что «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Но оглоушенная публика проглатывает монтаж, не успевая толком ничего осознать. Ещё живы впечатления от подвигов. А фильм окончен. Хорошие восторжествовали. Справедливость правит миром. Плохие все наказаны. Так же, как после «Чапаева» мальчишки бежали записываться в военные училища, так всё те же мальчишки наших дней уже бегут записываться в загс. Правда, минуя подворотни и семерых одной левой…
Всё это не ново, и задолго до нас авторы сюжетов потому и начнут метаться: так как же спасти фантастические отношения? геройство юноши? чувственность девушки? романтику? чистоту? Как заставить читателя и зрителя рыдать? умиляться? приводить в пример? восхищаться? И приём был найден. Умертвить обоих. Чтобы не дать этой пресловутой лодке «разбиться о быт».
Можно ли представить себе Гамлета и Офелию, Ромео и Джульетту, Тристана и Изольду, которые не гибнут? Но которые добиваются этого апофеоза А+В? Наверное, да, но кто даст гарантию, что из Гамлета не вырастет очередной интриган-отравитель? Не вступит ли Ромео в конфликт с сыном, который, в свою очередь, полюбит неугодную девушку? Можно ли представить себе брак Квазимодо и Эсмеральды? Если только в кошмарном сне. Или отдалённо – как у Пукирева. Что вызовет только одну и вполне определённую гамму эмоций.
Василий Пукирев. Неравный брак. 1862
И в этом признается Петрарка, посвящая Лауре сонет на её смерть:
O nostra vita ch’è sí bella in vista,
com perde agevolmente in un matino
quel che ’n molti anni a gran pena s’acquista! 1
Лорд Байрон поддакнет и вложит Дон Жуану в уста прямо и без обиняков:
For no one cares for matrimonial cooings,
There's nothing wrong in a connubial kiss.
Think you, if Laura had been Petrarch's wife,
He would have written sonnets all his life?2
В унисон Петрарке чудаковатый Дон Кихот выберет Дульсинею Тобосскую. Дама сердца, но чтобы пофантастичнее. Чтобы реальность в принципе не могла разрушить сказку. «Что же не выберешь из своего села?» – спросит Санчо. Упаси Боже, понимает Дон Кихот. И вместе с запоздалым рыцарем бессловесно понимаем и мы, почему.
Переосмысливая же реальные факты, всё то же самое увидит и Андрей Вознесенский, потому его Николай Резанов и закричит:
Отнесите родителям выкуп
За жену:
Макси-шубу с опушкой из выхухоля,
Фасон «бабушка-инженю»…
Уже в мюзикл-версии от Алексея Рыбникова Кончита и Резанов окажутся женаты, но разлучены тут же. Резанов будет истошно кричать в предсмертных припадках гриппа на обратном пути в Петербург, а Кончита «оставит свечку в окне». Ибо ничего не изменилось. Как и раньше, только так и можно спасти хрупкую конструкцию: «…помолвлены раб Божий Николай с Кончитой, Божией рабою… Согласен ли раб Божий Николай?»
Словно какое-то мимолётное явление, искусство будет стремиться зафиксировать елейно-сладостные мгновения свадьбы. Осознавая, что зыбкий образ вот-вот уже разломится в следующую минуту. В народном сознании молодых жён свадебные фотоальбомы станут своеобразным эквивалентом брачного контракта. Вьетнамцы же будут проводить десятки дней на предсвадебных фотосессиях, стремясь продлить удовольствие, уже заранее понимая: повторения не будет.
Харрисон Фишер. Приготовления невесты. 1905
Франсуа Озон начнёт отматывать семейную жизнь в прошлое – от развода к первой романтической встрече. Так будет решён его артхаусный фильм «Пятью два» (Cinq Fois Deux). Ингмар Бергман заставит главу семейства быть свидетелем инфернальной разборки между женой и дочерью в «Осенней сонате» (Höstsonaten), а в «Сценах из супружеской жизни» (Scener ur ett äktenskap) муж и жена будут попросту издеваться друг над другом, ведя всё к банальному разводу… И так ли уж важно, что чувства потом вспыхивают вновь?
И вроде бы позади все годы проблем простой девушки из провинции. Уже даже выросла дочь. Жизнь устаканилась. Но разве не столь же открытым доводораздельным финалом закончится и «Москва слезам не верит»?
— Как долго я тебя искала.
— Восемь дней.
— Как долго я тебя искала...
Пол Маккартни задаст вопрос прагматически. С англо-саксонской прямотой:
Will you still need me,
will you still feed me,
when I’m sixty-four?3
В новелле La cathédrale («Собор») у Андре Моруа молодой человек пробегает вокруг своей возлюбленной с её подругой и не купит понравившуюся картину. Он станет писателем, пожилым и признающимся сам себе: «Il la salue mais ne s’arrête pas, car il la sait méchante et il lui déplaît de penser qu’il l’ait aimée».4 И он будет со вздохами ходить в Лувр. Смотреть на этот самый «Руанский Собор» Клода Моне. Понимая, на кого потратил молодость и деньги дяди. Но и от чего его избавила судьба. Взяв мзду достаточно дорого – неприобретённой картиной. Но и это – выбор. Или – или. Как в приписываемом Фаине Раневской афоризме. Только с обратным знаком: «Вот женишься, Алёшенька, поймёшь, что такое счастье. Только поздно будет…»
Клод Моне. Руанский собор. Портал. 1894
Но рано или поздно нужно спросить: неужели ничего нельзя найти «потом»? «за» этим водоразделом? «за» этой точкой изменения? «за» той чертой? Ги де Мопассан находит. Как и положено дотошным французам. Он начнёт роман восхитительной и искромётной свадьбой. Начнётся Une vie. «Одна из жизней», если вдумываться в название…
Замечательно и чудесно. Этот медовый месяц. Эти путешествия. Но где же он – материал для остальных двухсот страниц? На то он и Мопассан, чтобы поставить всё с ног на голову. Этот материал – распад. Деконструкция. Уродование. Старение. Деформация. И он верен себе до конца. Когда мы ждём трагического финала, его нет. Ведь героиня признается сама себе: «La vie, voyez-vous, ça n’est jamais si bon ni si mauvais qu’on croit.»5
Потом будет ещё больше. Не понимая, чему именно аплодируют, мир будет рукоплескать гениальности, ясности, пронзительности и простоте киплинговского «Рикки-Тики-Тави», проглядев и до сих пор словно (может, и правда – «словно»?) не замечая взрывного костяка сюжета: смелый, наглый, молодой герой уничтожает семейство. Подчистую. С потомством. К тому же неродившимся. А ведь если до истеричных современных ханжей дойдёт однажды весь межстрочный смысл, то несдобровать детской сказке… Рикки-Тикки-Тави в первую очередь убивает Нага, но признаётся Дарзи: самая страшная схватка всё-таки ещё только предстоит. Злее Нагайны нет.
Образ свадебного водораздела дойдёт до параноидальной трагедии в «Леди Макбет Мценского уезда» у Дмитрия Шостаковича. А сюжет Виктора Ерофеева «Жизнь с идиотом» (по которой напишет весьма противоречиво принятую музыкантами оперу Альфред Шнитке) и подавно придёт к разрушению вообще всяческой логики, погружаясь в необъяснимый абсурд и, как следствие, в непреодолимую безысходность.
Но зачем-то нужно будет всё новым и новым поколениям очертя голову мчаться на поиски этого самого папоротника, загадочно цветущего где-то и притом только раз. Зачем-то нужно будет геройствовать и хорохориться. Зачем-то наутро после Пасхи венгерские парни будут припасать на ритуальную игру húsvéti locsolás («пасхальное окропление») холодную воду. Которой будут обливать попавшихся встречных девушек. Зачем-то им после той вершины и того водораздела всё-таки будет нужно навсегда закрывать за собой двери в пламенные юношеские мечты о покорении миров. Зачем-то им нужно будет хотя бы раз услышать в свою честь до нотки знакомый с детства торжественный марш.
Наверное, чтобы всё-таки однажды по ночному Петербургу таки поехал ставший уже знаменитым «троллейбус без габаритных огней». Наверное, чтобы всё-таки жизнь так и крутила своё колесо. Наверное, чтобы ритм не замирал. Только вот останется так и не получивший ответа вопрос. Совсем простой. И вместе с тем бесперспективный. С которым, словно с головной болью, проснулся наш протопредок, однажды на беду научившийся мыслить абстрактно: «А смысл?»
Переводы:
1Прекрасна жизнь — на вид. Но день единый, —
Что долгих лет усильем ты воздвиг, —
Вдруг по ветру развеет паутиной.
(пер. Вяч. Иванова)
2Кого жъ интересуетъ, если жарко
Жену цѣлуетъ мужъ и ей даритъ
Весь пылъ своей любви? Ужель Петрарка
Сонетовъ рядъ Лаурѣ бъ посвятилъ,
Когда бы онъ ея супругомъ былъ?
(пер. Павла Козлова)
3 Буду ли я нужен,
накормишь ли ты меня,
когда мне будет шестьдесят четыре?
4«Он приветствует её, но не останавливается, потому что знает, насколько она зла. И ему неприятно осознавать, что когда-то он любил её…»
5 «Жизнь, понимаете ли… она никогда ни плоха и ни хороша настолько, насколько её себе представляют…»