Просто так
Вы наблюдали, как играют котята? А щенки? А эти, как их? Жеребята? А сами вы когда-нибудь шалили? Конечно, шалили. В детстве. Но то было давно и неправда, правда? Так правда или неправда? Да кто ж теперь разберёт, где она, правда… Может, и шалили. И сейчас тоже, конечно, пошаливаем, но больше здоровьичком драгоценным. Забываем уже, как шалили в детстве. И ещё меньше мы спрашиваем свою глубокую юность, зачем шалим в принципе.
Как чертовски сложно объяснять маленьким детям, в чём смысл провинности. Ведь они играли по своим правилам, и в том мире было всё логично. И вдруг... нельзя. Точка. А почему нельзя, до конца не поймут даже взрослые. «Так делать неправильно», «это аморально», «это неприлично», «это ложь» – и вот мы уже сами в ловушке этой самой игры. Скорее даже в ловушках множества игр. Сменяющихся калейдоскопом вместе с самими правилами. Противоречащих друг другу. Но в детстве мы относимся как к игре, то есть предельно серьёзно, ко всему окружающему миру. Это потом придёт абсурдное разграничение на «серьёзное» и «несерьёзное». Народный же юмор из-под спуда напомнит, что «мальчика от мужчины отличает лишь стоимость игрушек»…
…А вы попробуйте вот этим объяснить, чего они такого натворили. Зачем этот бесёнок перевернул чернильницу? Он ничего не хочет из неё добыть. Нет там ни рыбки, ни колбаски. Даже молочка нет. Ну вот ни капли. Так зачем? Какое тут может быть объяснение?
Альфред Артюр Брюнель де Невиль. Котята, играющие на столе. Без указания года
Да никакого. Просто так. Я создаю правила, я по ним играю, я в них всё и оцениваю относительно этих правил. Потому что я так хочу. Я же сказал: и-гра-ю.
Однако нас заждались протосородичи. Которые в точности так же видели резвящихся зверей. Которые в детстве непременно играли и шалили. Потому что всем необъяснимым образом вложена инстинктивная потребность в ином видении мира. Видение это неутилитарное. То есть не ставящее практической цели.
Но вот смотрите. Пока что всё вроде достаточно просто и примитивно. Наш предок схватил зубами кусок мяса. Однако мясо или уже жёсткое, или немного подгнило. Он фыркает или отбрасывает его от себя. Это отказ. Это действие, равное словам: «Нет, несъедобно». Если кусок одобрен, мы, скорее всего, услышим довольное полуурчание-полусопение. Или что ещё там может быть. Это «Да, съедобно». На практическом уровне животные тоже могут отвечать на вопросы «да-нет». И деревья могут. Они попросту погибают в дискомфорте, тем самым говоря: «Нет, условия не годятся». Это всё остиновская перлокуция и иллокуция. Но нашим Муркам и Шарикам теории неинтересны… Точнее, совершенно не нужны. Им хватает инстинктов.
И нам бы, может, инстинктов хватило, не появись нелепое желание их преодолеть. Ну правда – что за чушь такая? Какой ещё король в тридевятом царстве, тридесятом государстве? Какой такой Зевс гремит по небу? Не спрашивай внучек, спи. Не переживай ни о чём: пещера оборудована сверхновыми средствами защиты – на входе висит шкура. Папка вчера придумал такое. Нобеля получит…
Думаете, они не радовались придумке? Ещё как радовались. Хвастались. Потому что преодолели инстинкт и получили самое опасное по своей саморазрушительности оружие. Это – абстрактное мышление. Так и началась вся наша котовасия (см. ещё раз няшную иллюстрацию выше) с уже «серьёзными» играми.
Человек начал допытываться, что правильно, а что неправильно (тут напрашивается заезженная цитация: «Что такое хорошо и что такое плохо»); что есть истина, а что – нет. По сути же, искать он эту истину стал ни в чём ином, а именно в игре. В мире условностей, не имеющих общего ни с чем, кроме существующих в нашей голове представлений. Помнится, и в Евангелии от Матфея всё достаточно смутно и неоднозначно описано:
«εἶπεν οὖν αὐτῷ ὁ Πιλᾶτος· Οὐκοῦν βασιλεὺς εἶ σύ; ἀπεκρίθη Ἰησοῦς· Σὺ λέγεις ὅτι βασιλεύς εἰμι ἐγὼ. ἐγὼ εἰς τοῦτο γεγέννημαι καὶ εἰς τοῦτο ἐλήλυθα εἰς τὸν κόσμον, ἵνα μαρτυρήσω τῇ ἀληθείᾳ· πᾶς ὁ ὢν ἐκ τῆς ἀληθείας ἀκούει μου τῆς φωνῆς. λέγει αὐτῷ ὁ Πιλᾶτος· Τί ἐστιν ἀλήθεια; καὶ τοῦτο εἰπὼν πάλιν ἐξῆλθε πρὸς τοὺς Ἰουδαίους καὶ λέγει αὐτοῖς· Ἐγὼ οὐδεμίαν αἰτίαν εὑρίσκω ἐν αὐτῷ. »1
Н.Н. Ге. Что есть истина? 1890
Что же получается? Промолчал Иисус? Или же это литературный монтаж? И там был спор, но мы о нём не знаем? Или это прямая перекличка с Лао Цзы, дошедшим до того же осознания независимо, в другую эпоху и в другой части мира?
« 知者不言,
言者不知。»2
Можно заткнуть рот человеку, но не идее. Не прозрению. Не поиску. И уж если что-то появилось где-то один раз, значит, проклюнется рано или поздно снова. Значит, и причина была свыше человеческого умопостижения. Была. Игровое постижение.
Человек – существо загадочное. Иррациональное. Уже хотя бы в том, что при своей иррациональности пытается рационально постичь мир. Мир, который непредсказуем и нерегулируем, абсурден и несистематизируем. Идёт по принципу нарастания энтропии. Тем не менее малоспособный что-либо решить человек продолжает параноидально всё систематизировать… Точнее, пытаться.
И попытки выведения универсальных правил для определения истинности предпринимались с древнейших времён. Где она лежит и что с ней делать – это искали в «Ригведе» и «Эпосе о Гильгамеше». Кто прав, кто виноват – за это жглись триеры и сносились головы в «Одиссее» и «Илиаде». Когда поутихли страсти, поиски правых и неправых перешли сначала на тихие философские лужайки, где Аристотелем были выведены первые универсальные правила. А двумя тысячелетиями позже эти же законы закрепил Гегель логическим обоснованием. Казалось – незыблемо. Европоцентризм праздновал якобы всечеловеческую победу интеллекта.
И всё было бы хорошо. Если бы Эдвард Сепир и Бенджамин Уорф в начале ХХ века не заговорили об особом категориальном видении у индейцев и полинезийцев. Если бы об игре не заговорил Йохан Хёйзинга в «Человеке играющем». Если бы Людвиг Виттгенштейн не заговорил наконец о самом важном. О самóй категории «игра».
Френсис Барлоу. Играющие собаки и обезьяны. 1661
И мы постепенно доигрались до самого фантастического. А теперь думаем, какая стратегия объяснит существование (существование? где? в сказках? это как так – «существовать в сказках»? существовать «в нигде»?) и интерпретацию русалок и нимф. Думаем, как ответить на вопрос: «Есть ли на Марсе проблемы с питьевой водой?» Да? Нет? Да, на Марсе есть проблемы с питьевой водой, потому что её там нет. Нет, на Марсе нет проблем с питьевой водой, потому что там нет никого, кто в ней может нуждаться. Приехали. Большинство просто отмахнётся со словами «прекрати пороть дурь». По-научному это называется «коммуникативный провал» или «отказ от интерпретации». Это выход из игры. Это поражение.
Уже только в Новейшее время философы придут к чёткому осознанию, что приписание функторов истинности и ложности возможно лишь по отношению к высказываниям о мире. К суждениям о нём. Но никак не к явлениям самого реального или фиктивного мира. Сам мир не может быть ни истинным, ни ложным. Он просто есть вне зависимости от того, как мы его понимаем. Или каким хотим видеть.
(В обыденном сознании перепутаются «истинность/ложность» с модальностью «можно/нельзя». Нужно немалое усилие, чтобы понять, в чём отличие «можно съесть» от «съедобно».)
На своём будет настаивать Бертран Рассел. Он придумает знаменитое The King of France is bald ‘Король Франции лысый’, а Джон Роджерс Сёрл будет критиковать его, причём оперируя тем же самым примером: нет никакого короля Франции. Это игра. Та самая игра фантазии, которая и создаёт новый, совершенно невероятный по своему богатству мир. Но если чего-то в этом мире нет, это нужно придумать.
Такой мир назовут «ассумптивный универсум», то есть «допустимый мир». Мы играем в классики на улице. Не существует ни одного объективного закона, по которому неправильная постановка ноги должна караться какими бы то ни было санкциями. Наша игра тем не менее допускает суждение: «Неправильно! Ты выходишь!» И не существует ни одного природного закона, который требует соблюдение плакатного заявления Маяковского:
« Культурная привычка,
приобрети ее —
ходи еженедельно в баню
и меняй бельё. »
«Не мыться и не переодеваться – это некультурно»: вы согласны? Да-а, согласны. Это истинное высказывание? Истинное. А откуда взято, что истинное? А почему некультурно? А что такое культурно? А что такое некультурно? А кто установил понятие культуры? А понятие культурности? А почему еженедельно в баню? Почему не два раза в неделю? И тут же бричка понесётся по проспекту, сметая всё на своём пути. Как Христу перед Пилатом, автору утверждения придётся промолчать: чем больше он будет говорить, тем больше себя загонит в угол. Такова природа игры. Правила нужно принять. Они не предполагают объяснения, почему так заведено.
Поэтому наши представления об истине и станут регулировать взаимоотношения как с действительностью, так и с другими людьми. Вот я не позвонил ему. Правильно ли я сделал? Опять же: нет ничего такого, что говорило бы за какой-то объективный закон в природе. Всё, что я оцениваю как правильное или неправильное, соотносится с моими (или моего общества, сообщества, группы, коллектива, культуры, субкультуры) представлениями о том, как должно быть. Но представления это не истина. Представления – это всё та же игра ума. И ориентиры могут быть только относительно неё.
Что же получается? Парадокс? Значит, истина в любой своей форме так или иначе апеллирует либо к миру реальному, либо к миру фиктивному? Значит, в принципе истинным может считаться любое высказывание, даже то, которое многие могут однозначно отбросить как абсурдное? Если только я установлю игровые правила?
Значит, в компьютерной игре-стратегии, где Марс обитаем, рано или поздно может кончиться вода? Значит, сообщение, отправляемое противнику или союзнику по сетевой забаве, может обрести смысл? «На Марсе проблемы с питьевой водой», и уже высказывание не звучит абсурдно. Никто из игроков не засмеётся. Никто не покрутит пальцем у виска. Потому что игра (ещё раз: на полном серьёзе, как в игре и положено) воспринимается как что-то совершенно осязаемое. Ибо мы попросту договорились об этом. Залог реальности – наша договорённость. И истиной будет считаться то, что разделяют двое и более.
На этом будет построено всё современное искусство, договаривающееся о ценности, скажем, уорхоловских артефактов. Сектантская деятельность, связанная с приятием или неприятием жёстких или мягких правил. Условность кинематографа и мультипликации, в которой нужно принять визуальные образы за реальные. Тут же и весь консьюмеризм современного мира: ты начинаешь ощущать необходимость в тех вещах, о которых вчера не знал. Тебя вынуждают принять правила игры. И ты в них веришь. Если ты в них не веришь, ты аутсайдер мира.
Только такая истинность и является неотъемлемым условием для адекватной интерпретации, но в отношении художественного произведения и действительности не может быть применено одно и то же её понимание.
Логик Джон Остин найдёт совершенно потрясающее решение. Он предложит «три типа неудач». Именно с ними будут связаны объяснения наших конфликтов, которые мы чаще всего и основываем на понимании «правильного» или «неправильного». Он это назовёт незаконностью, неискренностью действия и нарушением обязательства.
Мы же отправимся ловить бесконечные примеры, рассыпанные по модернистской и постмодернистской литературе, где наши отношения с действительностью будут доводиться до крайней степени абсурда. Раймон Кено столкнёт в одном отрывке оценочность и её развенчание (обсуждение Габриэля) с сохранением или нарушением обязательства (возврат шнурка и старого башмака).
— Croyez-moi, faut pas juger les gens trop vite. Gabriel danse dans une boîte de pédales déguisé en Sévillane, dakor. Mais, qu'est-ce que ça prouve, hein? Qu'est-ce que ça prouve. Tenez, donnez-moi votre godasse, je vais vous remettre un lacet.
Le type ne répondit pas (silence double).
— Là, reprit Gridoux, la voilà votre godasse, avec son lacet tout neuf.
— Je vous dois combien?
— Rien, dit Gridoux.
Raymond Queneau. Zazie dans le métro3
А герои Амели Нотомб уже балансируют на грани морального и законно допустимого, полностью теряют всякий стыд и циничны до последнего предела. Мы будем понимать, что это неправильно. Нельзя себя так вести. Но будем смеяться вместе. Потому что в этом нарушении истинностных установок и будет образовываться новая игра. Которую мы по умолчанию принимаем с Нотомб. Не принимали бы – не читали бы взахлёб по всему миру.
J'éclatai d'un rire idiot, ravi de ma grossièreté.
— Palamède et Bernadette Bernardin. Un prénom étrange uni à un prénom banal mais itératif. C'est merveilleux. Oh, pardon, je vous ai vexé! Je vous prie de m'excuser. Vos prénoms sont charmants.
Amélie Nothomb. Lescatilinaires4
То, что мы сегодня называем правильным, завтра станет ложным. И наоборот. Так абсурд становится истиной. Так истина становится абсурдом. Так коперниканская теория стала наукой. И Земля поплыла вокруг солнца. Внезапно. Так поиски алхимиками философского камня превратились в полную белиберду. Или просто в сказку.
Тоталитарные же режимы с лёгкостью подменят истину тем, что комфортно слышать. За «неистинность» и «предательство» на гильотине сложат головы многие авторы Великой французской революции 1789-го. То же самое произойдёт с изгнанниками из Советского Союза. Они были неправильные, потому что некомфортные. То же самое будет лежать в основе расстрелов за «неверные» данные переписи населения в 1937-м.
Именно так «вредительски» и увидела организаторов той переписи «Большая советская энциклопедия» в 1937-м, ещё в первой редакции. А нам теперь понятно, что социологи тех дней не приняли правил игры или не разглядели их вовремя. Неприятие правил – санкция. Игра – это не всегда нечто весёлое и безобидное. Русская рулетка – это тоже игра.
«6 января 1937 года была проведена новая перепись населения (П. н.) Союза ССР. Однако ввиду того, что пробравшиеся к руководству П. н. враги социализма — троцкистско-бухаринские агенты иностранных разведок — вредительски организовали П. н., СНК СССР в постановлении от 23 сентября 1937 признал организацию П. н. неудовлетворительной, а сами материалы переписи дефектными. СНК СССР указал, что П. н. 1937 была проведена ЦУНХУ Госплана СССР с грубейшим нарушением элементарных основ статистической науки, а также с нарушением утвержденных правительством инструкций (выделено мной, А.Ч.). СНК обязал провести новую всесоюзную П. н. в январе 1939.»
Двузначная логика «да-нет» тут бессильна. Потому что нельзя сказать, верно или неверно мы сочиняем эти правила. Истинны они или ложны. Мы сами подвластны демиургически сотворить собственный игровой мир. Как бы богоборчески ни звучало. С нашими «правда» и «неправда», «можно» и «нельзя».
Мы преодолеваем границы практицизма. Мы начинаем самое опасное – равняемся с богами. Ведь мир невероятного – это новый универсум. Новая реальность. Неосязаемая. Или наоборот, не менее осязаемая, чем компьютерная. За осязаемостью которой начинает чуть ли не привычный мир казаться каким-то потусторонним. Мы оказываемся во власти всё того же первобытного жеста. Когда у нас не было цели ударить противника или захватить добычу. То было особое действие. Неосознаваемое действие. Необъяснимое в своей бессмысленности.
Действие «просто так».
Переводы:
1Пилат сказал Ему: итак, Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего.
Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем.
(Мф 18:37-38)
2Знающий молчит, говорит незнающий.
(Лао Цзы. «Дао Дэ Цзин». 58:1-2)
3 – Да уж поверьте, не нужно людей оценивать слишком быстро. Габриэль, конечно, шляется по клубам, переодевается в бабу. Но что это доказывает, а? Что это доказывает? Так, давайте мне сюда ваш башмак, я вам верну шнурок.
Этот тип ничего не ответил (подавляющая тишина).
– Ну, снова заговорил Гриду, вот ваш башмак и к нему – новехонький шнурок.
– Сколько я вам должен?
– Нисколько, ответил Гриду.
(Раймон Кено, пер. с французского А. Чернореченского)
4Я разразился идиотским смехом, радуясь собственной грубости.
– Паламед и Бернадетта Бернарден. Одно странное имя рядом с другим именем – банальным, но зато рифмуется. Потрясно. О, извините, я вас обидел. Прошу вас извинить меня. Ваши имена просто великолепны.
(Амели Нотомб, пер. с французского А. Чернореченского)