Сделано в небесах
Пещера сегодня необычно оживлена. Скоро пиршество. Все возбуждены, хотя повод, признаемся, не самый-самый. Расставание с нами. Всё. Путёвка в протопещеры закончилась – скоро машем рукой протосородичам. Но пока что ещё есть время. Протопредки сделали передышку перед немалыми возлияниями. Ведь предстоит гудеть и веселиться всю ночь.
А неподалёку в кустах притаился и мой протопредок. Протопещерный Протолев. Он ещё пока очень стеснительный, чтобы скакнуть в виде каменного охранника к колоннам, дворцам, статуям, перекрёсткам и мостам. Но он уже знает, что и ему на этом пиршестве перепадёт протокость. Подойдёт он поластиться и к своему собрату — Льву Городскому, который много-много болтал по пятницам.
Ибо ничто не вечно.
Но даже предсмертье и послесмертье может быть озарено небывалым ощущением некатастрофичности происходящего. Трагическое напряжение всегда может быть каким-то образом снято.
Альберт Бирштадт. Радуга над погибшим оленем
Воистину, ничто не вечно — именно эти мысли переполняют моего протосородича, стоящего на входе в пещеру. Льёт дождь. «Рыбная» команда едва успела вбежать до того, как рухнул ливень. Потоки мчатся по склонам, долинам, камням, кочкам, пригоркам. Но вон вдали показался просвет. Сквозь свинцовые тучи уже виден первый солнечный луч, возвещающий, что скоро конец непогоде.
Лоскутки свежего сверкающего неба. Продралось солнце. Оно не могло долго прятаться. Напоённый озоном воздух взметнул ввысь самый светлый вестник из всех возможных.
Протопредок улыбнулся и выдал самый первый в мире афоризм: «Нет грозы — нет радуги...»
Пожалуй, другого такого знамения и не будет в истории знаков, символов и образов. Знак, который не приобретёт практически ни одного устрашающего или угрожающего значения. Но который всегда будет интерпретироваться как благоволение.
(Славяне, правда, как и всегда, отличились. В одном из поверий проходить под радугой — получить несчастье: мужчина станет женщиной, а женщина — мужчиной. Но подобное интерпретирование настолько нестандартно, что лишь подтверждает правило своей исключительностью.)
Это всегда символ благостного предзнаменования и свежести. Чистоты и непорочности. Новизны и обновления. Радости и полнокрасочности.
Это символ примирения — начиная с ветхозаветного: «Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением завета между Мною и между землёю. И будет, когда сгущу Я тучи над землёю, покажется радуга в облаке» (Быт. 9:12-17).
Борис Кустодиев. После грозы. 1921
Радуга понимается как символ облегчения после сложностей. Неслучайно наш протопредок и изрёк свой первый афоризм. Он понимает, что успокоение можно получить только тогда, когда есть с чем сравнивать. Успокоение ощущается на фоне треволнений. Вечное блаженство — тоже тоска. Во всяком случае, в той версии, в которой мы выпущены.
И в облегчение нужно не просто верить. Верить не с необъяснимо-слепой фанатичностью и остервенелостью. В него нужно верить с той лёгкостью радуги, которая и иллюстрирует всё без слов. Это и есть тот самый «символизм вокруг нас».
Это знак многообразия. Многообразия в равенстве. Вроде бы белый цвет и даёт все производные, но он же выступает и невидимым режиссёром, закулисным мастером. Получается спектакль ролевого паритета. Как и положено на сцене. Одни блистают под софитами; другой незрим, но неизбежен.
Не бывает только чёрного или только белого. Мы не раз о том говорили в наших рассуждениях о категориях. Бывает только множественность. Полихромность. Не бывает законным никакое клеймление и распределение по однозначным нишам. Никто не имеет права судить зелёный цвет с позиции оранжевого или синего.
А невидимый белый (считай, почти метафора Творца) создаёт тучи ярких цветов дифракции.
И среди этих цветов каждый находит свой любимый. Мой протопредок тоже вон стоит и смотрит. Он ещё пока не понимает, что с ним, но он замирает в заворожённости перед одним избранным кусочком небесной дуги.
Городской Лев тоже всегда замирает в благоговении. Перед фиолетовым. Ещё с самого детства. Когда наряжались его руками первые новогодние ёлки. Фиолетовые шары всегда вешались ближе к макушке новогодней красавицы... и к собственным глазам.
Это потом будет нашёптано, что фиолетовый — цвет не только артистизма, но и шизофрении. Как и прочих необычностей в тестах Люшера…
А ну и пусть. Махните рукой и любите те цвета, которые нравятся. Каждому свой. И я тоже ныряю в фиолетовый, словно в вязкое мамкино варенье.
Йозеф Антон Кох. Героический пейзаж с радугой
Радугу мы воспринимаем как стоящую на двух опорах. Нас не столь волнует здесь физическая природа, сколько опять же – образно-символьная. Это связь. Из точки А в точку В. Непреложное условие коммуникации. Коммуникация в одном направлении: или молитва, или сценическое заучивание текста, или клиника. Для нас символьность в том, что это обязательное условие общности. Нет второго элемента — нет взаимосвязи. Один элемент всегда тяготеет или к исчезновению (разрушению), или к поиску пары.
Это метафорическая идея появления чего бы то ни было на земле. Это взаимное согласие на рождение и порождение. Это явление нового на стыке. Тут может быть что угодно: муж и жена, два соавтора, два друга, два компьютера в сети (один компьютер ещё не сеть).
Радуга будет дорогой Ириды — посланницы между людьми и богами в Древней Греции. Она будет луком Индры. У скандинавов — мостом Биврёрст. Который, кстати, тоже соединяет людей и богов. Но не людей и ад. Именно в небеса. Стремление оторваться от повседневности. Стремление найти новый путь. Неизбитый, смелый, неожиданный.
Ибо это возможность войти в сказочный мир, как входила Дороти в «Стране Оз». Именно под радугой. Под радугой будут искать многие народы и несметные клады да богатства.
Питер Пауль Рубенс. Пейзаж с радугой. 1636
Это, если хотите, вся буддийская метафора человеческой жизни. При всей зримости радуги она недоступна ни осязанию, ни слуху, ни обонянию. Парадокс существования – почти покрывало Майи. Кажимость зримого. Зримость кажущегося. Исчезает так же монтажно-кинематографически, как и появляется.
Радуга всевместима (спектр) при принципиальной невместимости (по факту в ней ничего нет).
Именно в своей вместимой невместимости радуга становится — во всей своей мощи – символом-вызовом обществу во время Стоунволлского бунта. Она станет реализацией права человека на разноцветный, многополярный и взаимодополняющий мир. Мир-соцветие, мир-разнотравие, мир-полифонию, мир-как-неисчерпаемую-палитру. Ведь в реальности мы только условно выделяем цвета, ибо переход от одного цвета к другому осуществляется плавно.
Для фотографии это станет одним из самых сложнореализуемых образов — настолько она неуловима и абстрактна. Настолько легко готова сбежать от нас в своей субтильности и безвозвратности. Но оптические аспекты добавляют ещё больше неправдоподобности в её интерпретацию как символа. Немаловажную роль играет не просто солнце, но и угол его восхождения.
Человек понимает, сколь ни объясняй, но сделано-то всё равно в небесах. Что и закрепит своим пронзительным голосом Меркюри:
Whenstormyweathercomesaround,
It was made in heaven.
When sunny skies break through behind the clouds,
I wish it could last forever*.
(Queen. Made in Heaven)
Здесь, под радугой, всегда найдётся неизбежно хотя бы один человек, который будет готов вместе с тобой запустить общую для двоих радугу в небеса. Особую и неповторимую.
Ибо это есть мир миллиона разнообразных красок, и все они — из поднебесья, все созданы в равной мере для равных целей. От холодного и апатичного фиолетового до страстного красного.
Все незаменимы, ибо без них не будет того самого плавного перехода.
Сделано в небесах. Это вот прямо сейчас понимает наш протопредок, который блаженно щурится на ослепительное солнце и появившуюся на горизонте дугу. Он понимает, что будут века и века до того момента, когда мир заиграет этой гармонией. Что её ещё придётся отстаивать и доказывать. Ибо даже сейчас всё очень и очень сложно.
Но взметнётся непременно после всех гроз радуга гесиодова золотого века.
Это и будет мир Третьего тысячелетия.
Перевод
*Когда приходит гроза,
я знаю, что сделано это в небесах,
когда пробивается солнце сквозь облака,
я мечтаю, чтобы это не кончалось.