Неписаная торба
В наших широтах есть один сложный и глобальный философский вопрос. Август — он летний месяц или осенний? Переходно-остаточный, подсказывают мне. Лечу обратно из Нижнего Новгорода вечерней «Ласточкой». Вокруг меня — нервозная спешка урвать последний кусочек нашего малоснежного лета.
Бесшабашество раскидано по всему вагону: сумки, котомки, крошни, ридикюли, портпледы, кульки, авоськи, кошёлки, саквояжи, торбы, барсетки, вьюки, ранцы, чемоданы, портфели, рюкзаки, свёртки, коробки, упаковки, дипломаты... Всё это лежит, валяется, стоит прислонённым, висит, торчит, куда-то засунуто, топорщится, перекатывается, пересовывается, кувыркается, куёхтается, булькает, шуршит.
Всё это едет вместе со своими сонными хозяевами отдыхать. Греться на море в отелях alles-inklusiv1 . С утра будут манные каши для разгона. Вечером — пенные вечеринки. Будут экскурсии и драки с обезьянами.
Городской Лев всегда уезжает, правда, налегке. А возвращается затаренный книгами и подарками для вороха друзей. Иного счастья и не накопил. Но без писаной торбы — никуда. В одних руках много не утащишь. Все мы своего рода мадамы Тутли-Путли ...
...Пока мои соотечественники летят на последний летний отдых, я закрываю глаза и снова переношусь своей машиной-реконструкцией в далёкую протопещеру, где мы с вами окопались достаточно прочно. Но не навсегда. Вот и наши протопредки. Что-то снова выясняют, но вроде трагедий нынче нет.
Мужчины разделились с утра на две команды — «рыбная» и «мясная». Одни ушли загонять бизона, вторые — глушить карпов. Будет пиршество. «Мясная» команда вернулась с убитым зверем. С него уже содрали шкуру, и теперь мужчины отдыхают. Появляется «рыбная» команда и просит подмоги. Улов большой, но как же волочь? Отдыхающие законно недовольны: свою часть работы они выполнили.
И вот она, святая лень — двигатель прогресса. Один из раздражённых «мясников» предлагает взять шкуру. Жестами показывает собирание рыбок в неё. Все довольны. Одни могут отдыхать, вторые — спокойно доделать дело. Ибо в их руках появляется первая протоупаковка.
Она навсегда станет той самой неотъемлемой частью быта, которую не то что «трудно переоценить», а весьма «легко недооценить», ибо мы привыкли не задумываться над такими «глупостями».
Слово-то какое звучное — торба. Так пусть будет генеративным (обобщающим) понятием.
Торба как таковая решила три кардинальных затруднения повседневности, собственно переведя их смыслы в плоскость реальности символической.
Во-первых, это решение вопроса удобства. Первая торба привносит понятие (пусть ещё в зачаточном варианте) комфорта. С упакованной вещью проще, чем с вещью неупакованной. Да и унести можно больше разнообразных предметов. Любой комфорт — это статусность и ранг. Чем выше ранг, тем больше полагается комфорта.
С понятием же комфорта начинает соотноситься и понятие эстетизма. Материал для изготовления и его внешняя отделка начинают играть первостепенную роль по отношению к функции.
То есть торба преодолеет свои функции несения, а станет и полем для дизайнерского поиска. Станет характеристикой не только внешних признаков, но и заместителем/дополнителем признаков внутренних. В какой-то мере комплементарно-субститутивная задача.
Я, комплексующая дамочка, дополняю сумочкой то, чего не хватает в жизни. Той же шикарности и статусности. Я замещаю то, что мне хотелось бы заретушировать в своём характере. Например, тот же недостаток вкуса. То есть. Желаемая характеристика вместо отсутствующей. Дополняющая характеристика к недостаточной.
С понятием комфорта решается пространственная задача: перемещение объектов и собственное перемещение на более значительные расстояния. Если я выхожу из дома без сумки (даже без своей небольшой чересплечки), значит, я предполагаю облегчённую прогулку не далее города и не далее светового дня. (Если, конечно, я не нищеброд-экстремал, как некоторые называющие себя путешественниками автостоперы.)
Тут же решается и временнàя задача. Если мне нужно перетащить кучу продуктов с рынка домой, то без сумки мне придётся решать это в несколько заходов, что принципиально нерационально по времени.
Подытожим. Составляющая комфорта выводит в сферу эстетического чутья. Пространство и время — в сферу цивилизационного ощущения, где окружающий мир отныне нам подвластен. Мы не волки и не стервятники, которые ограничены только тем, что помещается в пасти или когтях. Мы преобразуем пространство нашей торбой.
И вот наши протопещерные предки возвращаются. Рыбы уйма. И писаная торба начинает шествие по миру.
Торба станет характеристикой социального положения. Узелок на палке через плечо — беженец. Как бедолага Том, который в очередной раз не справился с Джерри. Портфель или дипломат — это уже не беженец. Это статусный человек. В противоположность тому — «министры без портфеля». Говорить-то говори, но не факт, что тебя послушают. Или наоборот, это серый кардинал, но без официального (как ни крути) признания.
А вот молодой человек с рюкзаком. Выдаёт в себе бессребренного студента. Ну прямо как Городской Лев десять лет назад в своих скитаниях по деревушкам Франции...
Либо, как у Карла Первого на охоте, это может быть очень и очень дорогостоящий и изысканный, пусть и всего лишь ягдташ.
Ван Дейк. Портрет Карла Первого на охоте. 1635—1638
В немалой мере торба — характеристика гендерная и возрастная. Маленькая девочка и серьёзная бизнес-леди, субтильненький мальчик и состоятельный профессор/политик — каждый выбирает соответствующую своему полу и возрасту торбу. Смещение категориальности вызывает недоумение или намёк на трансгендерность/колебание или смещение в самоидентификации. При этом при подобном смещении вряд ли возможна какая-то санкция. Скорее, непонимание окружающими такой подмены знаковой реальности. Дамочка, одетая в розовое со стразами и с чёрным дипломатом в руке? Когнитивный диссонанс. Требуется пояснение.
Тип торбы выдаёт назначение движения. Вряд ли уместно идти за колбасой с чемоданом. Хотя в Советском Союзе доходило и до этого: «У нас, — хвастается Брежнев, — всё централизовано. Свозим в Москву, а оттуда каждый развозит, куда ему нужно...»
He drove back and parked in the shade of a chestnut opposite the front of the house, got out his overnight bag and briefcase, then an informal jeans suit on a hanger.
John Fowles “The Ebony Tower”2
Дэвид явно едет куда-то с серьёзными намерениями (портфель для бумаг), но в неформальную обстановку (джинсовый костюм). Причём едет самостоятельно (дорожная сумка со сменным бельём). Он действительно сам за рулём.
Торба для литературы и полотна станет неотъемлемой символьной характеристикой, деталью-ограничителем.
Эдуард Мане. Завтрак на траве. 1863
Отсутствие знака — это тоже знак. Поэтому отсутствие торбы выдаёт определённые характеристики. Это или упомянутая мною лёгкая городская прогулка не далее светового дня. Или полная нищета, например, несчастного погорельца.
Торба в разных видах будет сверкать в бессчётном количестве в языке. Английская поговорка предложит не класть все яйца в одну корзину (do not put all your eggs in one basket) — множество упаковок станет символом осторожности при возможности потери. Мы будем то перемётными сумами, то будем зарекаться от сумы. И тут начнётся реализация негативного — то нищета, то ветреность.
Пакетик станет в какой-то мере и реализацией экономности и находчивости. Почти как протопещерное стремление к усовершенствованию через леность. Так появятся пресловутые чайные пакетики, в которых теперь-то как раз подают мусор с красителями. Хотя по легенде английским купцам предлагалось выбирать чаи у индийских торговцев «экспресс-методом»: окунуть в кипяток — оценить вкус.
Вьетнамская торба будет тоже в один из моментов связана с пищей. Пальмовый лист станет обёрткой-сумкой для рисовой лепёшки. И этот же пальмовый лист станет закуской к тому рису, который и завёрнут. Торба вывернется сама к себе двойным значением: нести и быть съедобной. Как и вафельный стаканчик мороженого. Двойная реализация.
Франс Снейдерс. Фруктовая лавка. 1618—1621
Торба становится символом невозвращения или окончания периода – «паковать чемоданы». Классические сцены кинематографа избито ставят упакованный чемодан у дверей. Вспомните Эвиту, которая, поднадоедая очередному любовнику, регулярно видела перед дверью весь свой нехитрый скарб. То же будет и в финальной сцене альмодоваровских «Женщин на грани нервного срыва» (Mujeres al borde de un ataque de nervios, 1988): «Hoy por la mañana no era tarde. Hoy por el mediodía no era tarde. Pero hoy por la tarde ya es tarde...»3
И подхваченная сумка на аэропортовой регистрации.
Упакованная вещь — сюрприз и неожиданность. Предвкушаемое, но скрываемое. Сказка, сакральность. Угадай, что я принёс...
В «Красоте» (Beautiful Thing, 1996) упакованная в дешёвый пакетик шапочка, которую Сти приносит своему другу Джереми, становится не просто подарком, но символом непризнаваемого и отвергаемого обществом чувства. Которое можно распаковать только в предельной близости. Один на один.
То, что нельзя или сложно высказать словами, не нуждающимся в комментировании образом, как раз и вскрывается при распаковывании принесённого.
Но и до абсурда недалеко. Вспоминайте подзабытую юмореску начала девяностых:
— Открывает кошёлочку, достает сумочку из кошёлочки, закрывает кошёлочку, открывает сумочку, достает из сумочки кошелёчек, закрывает сумочку, открывает кошелёчек...
— Хватит! Убить её за это мало!
— А я так и сделал!
Но это пусть будет всё же сатирической крайностью.
Перевод:
1«всё включено» (нем.)
2Он отогнал машину и припарковался в тени каштана напротив входа в дом, достал свою дорожную сумку и портфель для бумаг, вслед за тем – неформальный джинсовый костюм на вешалке. (Джон Фаулз «Башня из эбенового дерева»)
3«Сегодня утром не было поздно. Даже днём ещё не было поздно. Но вот сегодня ближе к позднему вечеру уже поздно…»