В2. Наречия. Тренинги

Любите ли вы литературу так, как люблю её я? То есть любите ли вы читать книги?

Затратное занятие. Но это как посмотреть. Есть книги, не сокращающие жизнь на часы, что потрачены на их чтение, а удлиняющие её. Словно побывал в местах, где никогда не был, сошёлся с людьми, с которыми никогда бы не пересёкся, они стали близкими, часто ближе друзей, реальнее друзей, откровеннее самых близких людей. Человек узнаёт из книг то, что он уже знал о себе, но не знал, что знает. Есть и другие. Потраченное на них время вычеркнуто из жизни. Будто просидел три часа на бесполезном собрании. После таких книг становишься только глупее. Вечная проблема выбора. Электронные версии толстых журналов немного облегчают жизнь. Можно спокойно полистать, присмотреться, принюхаться. Но полиграфия нынче быстрая, книгу издают за две-три недели. А в «толстяках» редакционный цикл — полгода, а то и больше. Ничего удивительного, что многие писатели предпочитают не связываться с журналами, а сразу несут рукопись в издательство. Так и получается: заходишь в любой книжный — глаза разбегаются. Хочется купить всё. Как голодный перед колбасной витриной. Но уже знаешь, что не всё съедобное. А что съедобное и что несъедобное? На обложках рейтинговые звёзды не вытиснены. А те, что вытиснены, враньё. Плавали, знаем, успели распробовать. Экспансия коммерческой литературы сужает круг потенциальных читателей, которых в России осталось не так уж много. Казалось бы, что за беда? Читают — и пусть себе. Всё лучше, чем пьянствовать. Но не так-то всё просто. Есть книги, без которых можно спокойно прожить. Есть телевизор, есть газеты, есть компьютерные стрелялки. А есть книги, без которых жить трудно. И если в юности не попалась книга, перепахавшая душу, читатель для литературы потерян. Он будет жевать литературный попкорн в полной уверенности, что читает книгу, не подозревая о том, что она всего лишь похожа на книгу, а к животворной литературе никакого отношения не имеет. И таких читателей становится всё больше. Но неужели всё так безнадёжно? Неужели читателю, любящему живую книгу, остаётся утешаться нетленной классикой? К счастью, нет. Поразительная закономерность. Живая книга чудом пробивается к читателю. И диктат рынка ей не слишком большая помеха.

Лежать на траве. Опуститься, опрокинуться навзничь, раскинуть руки...

Нет другого способа так же плотно утонуть и раствориться в синем небе, чем когда лежишь на траве. Улетаешь и тонешь сразу, в тот самый миг, как только опрокинешься и откроешь глаза. Так тонет свинцовая гирька, если её положить на поверхность моря. Так тонет напряжённый воздушный шарик (ну, скажем, метеорологический зонд), выпущенный из рук. Но разве есть у них та же стремительность, та же легкость, та же скорость, что у человеческого взгляда, когда он тонет в беспредельной синеве летнего неба?! Для этого надо лечь на траву и открыть глаза.

Ещё минуту тому назад я шёл по косогору и был причастен разным земным предметам. Я, конечно, в том числе видел и небо, как можно видеть его из домашнего окна, из окна электрички, сквозь ветровое стекло автомобиля, над крышами московских домов, в лесу, в просветах между деревьями и когда просто идёшь по луговой тропе, по краю оврага, по косогору. Но это не значит — видеть небо. Тут вместе с небом видишь и ещё что-нибудь земное, ближайшее, какую-нибудь подробность. Каждая земная подробность оставляет на себе частицу твоего внимания, твоего сознания, твоей души. Вот тропа огибает большой валун. Вот птица вспорхнула из можжевелового куста. Вот цветок сгибается под тяжестью труженика-шмеля.
Ты идёшь, а окрестный мир снабжает тебя информацией. Это ... информация. Она не похожа на радиоприёмник, который ты не волен выключить. Или на газету, которую утром ты не можешь не пробежать глазами. Или на телевизор, от которого ты не отрываешься в силу охватившей тебя под влиянием всё той же информации апатии. Или на вывески, рекламы и лозунги, которыми испещрены городские улицы.
Это иная, очень тактичная, я бы даже сказал — ласковая информация. От неё не учащается сердцебиение, не истощаются нервы, не грозит бессонница. Но всё же внимание твоё рассеивается лучами от одной точки ко многим точкам. Один лучик — к ромашке (не погадать ли — и тут далеко уводящая цепочка ассоциаций), второй лучик — к берёзе («чета белеющих берез»), третий лучик — к лесной опушке («когда в листве сырой и ржавой рябины заалеет гроздь»), четвёртый — к летящей птице («Сердце — летящая птица, в сердце — щемящая лень»). И пошла лучиться, дробиться душа, не скудея, не истощаясь от такого дробления, но всё же и не сосредоточиваясь от многих точек к одной, как это бывает в минуты творчества, в минуты, вероятно, молитвы, да ещё вот когда останешься один с бездонным небом. Но для этого надо опрокинуться в летнюю траву и раскинуть руки.
...И так лежать на траве. Но почему именно на траве? Что же, если не нравится, ложитесь на пыльную дорогу, на кирпичи, на обрезки железа, на кучу минерального удобрения, на сучковые доски. Можно, конечно, расстелить на земле плащ. Но я бы советовал – на траве. Эти минуты сделаются, может быть, лучшими, памятными минутами вашей жизни.