Иисус Назорей, Агент Иудейский
У меня перед глазами всё стоит одна и та же картинка. С солдатом, который лезет на крест. Прибивает табличку. Царь Иудейский. И... хохот. Звериный, почти первобытный. Едва различимый голос. Голос-мольба. Пить... Губка с уксусом. Снова взрыв хохота. Шутка удалась. Толпа ревёт, гикает, одобряет. Воодушевление. Герой-остроумец пожинает славу своих пятнадцати минут.
В наши дни всё те же присвистывающие ату-ату. Фас. Перевёрнутые шкафы с документами. Выдворенные из страны интеллектуалы. Моча и яйца, выливаемые на несмышлёных подростков. На которых вдобавок спускают и заправских ребят, рвущих на себе косухи и норовящих проломить череп.
Ничего не изменилось. Как две тысячи лет назад. Снова всё тот же одобрительный смех злорадной толпы. Всё так же в точности малограмотной и малообразованной. Плохо понимающей, что происходит. «Иностранный агент», «пропагандист нетрадиционных ценностей», «пятая колонна», «диссидент», как и «царь иудейский», — логически и уж тем более классификационно-научно бессмысленные выражения. Но безошибочно бьющие в восприятие. Спускающие триггер и зажигающие бикфордов шнур.
Начинается ярлычковая истерия.
Один из самых опасных процессов. Одна из самых жестоких в своём исходе игр. Одно из самых действенных оружий. Хотя и краткосрочных. Как хохот остряка, подававшего уксус. Уровень архетипов, подсознания, первичного генезиса знака и ментальных структур. Страшный, но анализируемый и предсказуемый в своём развитии взрыв.
Однако жажда крови и зрелища не родилась сегодня или вчера. Мне, например, достаточно ещё раз посмотреть на стаю каких-нибудь непримечательных птиц, сбивающихся в серую бесформенную массу. И взглянуть на альбиноса, внезапно появляющегося среди них. Страшная метка — быть не таким, как все. Возмущает привычное спокойствие серого стада. Уничтожить. Заклевать. Выдворить. Воцаряется самодовольный массовый оттяг. Враг идентифицирован, заклеймлён и побеждён.
…И в сегодняшнее наше реконструкционно-фантазийное путешествие туда, в протопещеру, мы отправимся не за ромашками и лютиками, увы. Не всё, что формировалось, было таким уж и безобидным... Не всё вам лето, тропики и пляж. Бывают зимы, холод и непроходимая тундра.
Наше первобытное стадо протосородичей мы, притаившись за кустами, в этот раз застаём взбудораженным. Нервозность, словно электричество, пробивается по всему пещерному сообществу. Большой камень скрывает от нас какой-то лежащий за ним предмет, породивший ожесточённые споры. Чьи-то крики. Да, женские. Сквозь всхлипывания и слёзы. Раздаётся плач ребёнка. Всё ясно. Новорожденный. Хотя странно. Новорожденный как новорожденный. Ну подумаешь, проснулся рецессивный ген? Ну подумаешь, шесть пальцев на руке.
Но первобытное стадо испугано: должно быть, боги (или какие там ещё у них пещерные покровители — великая крыса Бурбудум?) прислали им метку. Если не уничтожить шестипалого младенца, вся пещера вымрет. Непременно только так. Вожак изрекает своё решение, занося над новорожденным заострённое копьё. Несмотря на истеричные мольбы матери. И протесты других.
Дело сделано. В этом обществе нет шестипалых. Нет тех, кто носит на себе крупные родимые пятна. Кто рождается с разными глазами. Они уже научились абстрагироваться, значит, у них есть и безупречное обоснование. Уничтожили болезнь. Потому и не погибло племя. Вожак доволен своей логикой. «Шестипалый — проклятье», «ребёнок с родимыми пятнами — кара матери», «разные глаза — ведьма».
Уже первые ярлыки привели в трепет. Сработали. Дали свои плоды.
Ярлык — это страх общества перед инаковостью. Это знак-символ, индексирующий признание большинством своей непроходимой обыденности. Механизм начнёт функционировать с безупречностью, какая и свойственна неконтролируемому животному инстинкту. Подмена понятий, выворачивание смыслов и смещение акцентов.
Это процессуально запутанная ментальная игра, психологический оборонительный конструкт, порождаемый заведомо бессмысленным понятием. Которое призвано у ярлыкованного «забрать» возможное превосходство заранее. Превентивно обессилить его, чтобы получить право на уничтожение.
Ты не можешь уничтожить своего сородича за то, что он умеет прекрасно загонять добычу и силён настолько, что одной левой поднимает огромный камень. Да ты просто-напросто не рискнёшь к нему приблизиться. Ярлык и осуществляет ту самую задачу «обессиливания»: никакие заслуги неважны, никакая сила не поможет, если тебя объявили «дьявольски меченым» за... ну за что, например? За чёрные волосы среди блондинистого стада.
Ярлык навешивается слабыми для нейтрализации возможного аргумента защиты.
Ведь навешивание ярлыка осуществляется по нерелевантному (незначимому) признаку. Задача — придать ярлыкованному знак «минус». Задача — учинить расправу на основании того, что невозможно опровергнуть ввиду несущественности (или вообще — несуществования) самой категории. Как можно доказать «я не ведьма»? Ведь нужен «сравнительный» референт (то есть объект внеязыковой действительности), удовлетворяющий понятию «ведьма».
Такие конструкты существуют только в наших представлениях. То, что называют ментальной репрезентацией.
Ярлык — интеллектуальная магия «проклятия» и «заговора» через понятие, не имеющее такого материального референта. А «еретичество» и «антисоветская пропаганда» имеют столько же вменяемых референтов, сколько имеют «русалка», «леший», «домовой» и «тринадцатый этаж пятиэтажного дома».
Не существует никакой «инаковости» за пределами наших ментальных конструктов и выдуманных представлений, искусственно приписанных свойств и вымученно изобретённых категорий.
Классификация же существует только научная, но у подлинной научности не может быть никакой оценочности. Категория людей, которые рождаются шестипалыми. Категория людей, живших в Советском Союзе и не разделявших мнение правящей партии. Категория людей, полагающих, что Земля вращается вокруг Солнца. Категория животных, предназначенных на мясо. Категория непевчих птиц. Категории духовых музыкальных инструментов. Категории идеалистических и материалистических учений.
Мнимая магия несуществующей категории. Обманка и ловушка для самих «авторов».
Шаманство для облапошивания непосвящённых. Видимое сходство с категориями действительными.
Существует класс «коммерческих организаций» и класс «некоммерческих организаций». Но, словно компьютерный вирус, незаметно встраиваясь и разрушая ход работы, вклинивается мнимая категория-ярлычок. Дополнительное «деление». Вот она — хитрость манипуляционного процесса. Не появляются подкатегории «иностранных агентов» и не «иностранных агентов».
Внутри осязаемой категории «некоммерческих организаций» возникает «клеймление» в противопоставленность «неклеймлению». Есть те, на кого ярлык привесили, и те, кто этого ярлыка избежал. Избежавшие ярлыка не соотносятся с какой-то особой категорией. Они просто не заклеймлены.
Теперь сравним для понимания. Реальная категория: есть «ВИЧ-инфицированные» и «неносящие вируса ВИЧ». Есть «совершавшие убийства» и «несовершавшие убийства». Это — категории. «Эй-ты-спидовый» и «живодёр» — это ярлыки.
Реальная категория оказывается «заражённой»: в неё под видом истинного встроена безреферентность.
Но, видимо, гибель шестипалого в той протопещере (совершенно непонятно за что) была не зря. Ибо ослепление логического чутья подобными магическими ходами скрутит не одно поколение.
Ярлычковая истерия смертельным торнадо помчится по обществам, эпохам, культурам и умам...
Появятся клеймление и таврение преступников, изгоняемых из общества за провинность. Это клеймление просуществует чуть ли не до конца XIX века, и мы ещё даже будем помнить Жана Вальжана, у которого так захочет видеть плечо Жавер. Ему нужно доказательство, что перед ним каторжник. Ему неважно, какой путь прошёл этот человек и что сделал. Что выстрадал и как изменил себя. Ему важен только факт таврения и клейма, поставленного обществом как знак изгойства. Без права на реабилитацию. Мифологический конструкт, позволяющий уничтожить без судов и следствий.
Франсиско Гойя. Капричос. Уже ничего нельзя было сделать
У Франциско Гойя появится серия жёсткой социальной сатиры, как раз и направленной против тупости, обыденности и непонятливости масс, готовых подхватить хоть какую угодно игру ради удовольствия крови и зрелищ. Совершенно неважно, что сегодняшний попкорнопоедатель, удовлетворённо следящий за «справедливой расправой», может оказаться на месте этой дамы. Сейчас-то он в зрительном зале. А с этой дамой... что с этой дамой? Ярлык привешен. И ничего уже поделать невозможно.
Но вот опасный вираж. Функционирование ярлыка – оно разнонаправленное. Это первичная пейорация (с ухудшением смысла), которая по факту несуществующей категории («страдание за невинность») переходит в категорию мелиоративную (с улучшением смысла).
Достаточно лишь вспомнить категорию «диссидент». Это ярлык. Ярлык пейорации, наносимый на неугодного члена сообщества, и нужно немалое напряжение логики, чтобы сразу понять, в чём отличие ярлыка «диссидент» от реальной категории «не разделяющий мнение партии власти».
Наличие своего мнения само по себе не приводит ни к каким санкциям. К санкциям приводит только факт закреплённой оценочности. В этом случае – пейоративное индексирование через ярлык.
И этот процесс пейорации будет тянуться от биологического к социальному: от таврения и клеймления больных особей и устранения нежелательных (вроде альбиносов) до изгойства по цвету кожи (расизм), нации (вспомнить хотя бы развешивание жёлтых магендавидов во время погромов начала XX века), по форме носа и черепа.
А 19 мая 1920-го Марина Цветаева напишет, сжимая в четыре строфы всю суть функционирования ярлыка.
Пригвождение к столбу — вот оно, ярлыкование. Апеллирование к совести (да ещё и к славянской) — соотношение с кодексом и представлениями, почему-то выделенными особо именно как славянские. Противопоставленные другим видениям чести и бесчестья. Следовательно, явно неуниверсальные.
«Я утверждаю» — это то положение низведённого заклеймлённого и заярлыкованного: попытка очиститься от нелепости обвинений, которым невозможно дать никакого логического (классификационного) объяснения. И здесь в пустоту уходит этот крик пригвождённой к столбу.
Просто потому, что общество обессилило тебя. Поставило метку. Выдало индульгенцию на безнаказанное поругание.
Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеёю в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что — невинна.
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою — за счастьем.
Это же проникнет и в мультипликацию — тот же Dumbo, роскошный и такой поучительно добрый диснеевский мультик. Вспомните, с чего мать слонёнка оказывается изгоем и объектом насмешек. Несоразмерные уши сына, принесённого ей аистом. Просто потому, что другие уши. Ярлык, который достаточно лишь однажды проговорить и объявить как релевантный.
Будет и чёрная метка стивенсовских пиратских рассказов: «Сэм, ты не доживёшь до полуночи...»
Абсурдное развешивание ярлыков в виде поиска «правых и виноватых» станет основой для одной из самых кровавых войн — на Балканах, а позже нервозным пластом ляжет в одно из напряжённейших произведений конца тысячелетия — «Андеграунд» Эмира Кустурицы. Брат на брата и горящие дома, бомбы и подземелья — как знать, может, и не было бы всего этого, если бы друг другу по ушам герои не мчались стучать только за одно какое-то «ярлыковое» утверждение. Начиная с фразы «он враг».
Ярлыкование проявит себя как групповое и индивидуальное. Наиболее всеобъемлюще здесь «религиозное проклятие»: оно возьмёт на себя право «отлучений» в самых разных формах. Отлучение одного члена общества (изгой) и группы (идейное противостояние).
И вот он, наш оборотный процесс. Уже постфактумный. Не герои ли и страстотерпцы за истину вчерашние советские «диссиденты»?
Ярлык самоуничтожается. Кончая развенчанием фиктивности своей категории.
И вот что парадоксально: именно сказка, появляющаяся на первом этапе формирования художественного творчества, становится совершенно внезапно ещё и первым образцом того, как именно избавляться от проклятия, от заярлыкованности, от заговорённости. По сути, первые практические руководства, как снять с себя этот ярлык. Сказочное заклятие — это и есть отнесение кого-то в несуществующую категорию («категория усыплённых и пробуждаемых поцелуем», «категория обращённых в лебедя», «категория приезжающих на каретах, которые должны в полночь снова стать тыквой»).
Не менее фантастическое действие (читай: прообраз парадигмальной смены в мышлении) и снимает такое заклятие. Поцеловать спящую красавицу и царевну-лягушку. Убить дракона. Проще говоря, выполнение категориально бессмысленного действия для снятия категориально бессмысленного проклятия.
Всё с точностью ста процентов попадает в яблочко функционирования ярлычка.
Этот ментальный конструкт, будучи исключённым из условий оценочности относительно чего бы то ни было, теряет моментально всякий смысл.
Но, как и с любым другим феноменом культуры, с ярлычком играться опасно. Пейоративное клеймление не остаётся невывернутым против самого клеймителя. Да, можно было достичь краткосрочного эффекта, можно было сжечь и не одного еретика Яна Гуса, а сотни. Но еретик Ян Гус остаётся в истории благодаря упомянутому саморазвенчанию фикции.
И казалось бы. Столь далёкие от идейно-политических процессов вещи, как архитектура и музыка. Однако в советскую эпоху и они оказались под властью клейма и ярлыка. Что такое «непролетарская» музыка и что такое «чуждая пролетарским представлениям» архитектура? Ничто. Снова категория-фикция. Категория-клеймо. Категория, которая позволяла всё так же в точности со спокойным сердцем и без всяких разговоров с разумом истреблять нежеланное. Чтобы не искать лишних теоретических обоснований. Чтобы разбираться молниеносно и по всей строгости революционного времени.
«Непролетарская» музыка и была объявлена вне закона: никаких вам Задерацких, никаких ранних Мосоловых, никаких Рославцов и Половинкиных. Только своя, некая пролетарская музыка. И офонаренный абсурдизм (тут невозможно без яркого просторечия, ибо никакая научная терминология его не заменит) проявляется в отношении к Шостаковичу. Он оказывается среди тех, кто пишет и «пролетарскую», и «непролетарскую» музыку. Тут тебе и песня о Волге, тут тебе и «сумбур вместо музыки»...
Будет спор о том, что такое «пролетарская», а что такое «непролетарская» архитектура. И в 1932-м это кончится запрещением «групповщичества». Уничтожением авангарда, самого прогрессивного направления за всю историю архитектуры XX века. Произойдёт поворот в сторону сталинского ампира.
А в США будет своё клеймление. Его назовут потом «маккартизмом». Будет достаточно просто быть обвинённым в «марксизме» или «коммунизме», чтобы лишиться работы, титулов, званий, а то зачастую и друзей. В СССР было достаточно лишь показать пальцем и сказать «он против Сталина», чтобы с допроса больше уже не вернуться никогда. Но всё оказывается совсем иным и с другим знаком в оправдании перед историей.
Ярлык как фиктивная категория служит в обществе для воспроизводства вполне понятной и материальной ненависти одной группы к другой. Распределение по несуществующим классам. В классификации Линнея нет места суждению «тигр лучше, чем окунь». Есть тигр, и есть окунь. Кто-то кого-то пожирает.
И пока в человеческом обществе логическое осознание ярлыка сильно и не может быть вытеснено безэмоциональной категорией, не будет и полноценной гармонии.
Но нужно помнить: смоченные уксусом губки возвращаются отправителям слишком болезненным бумерангом. Иногда посмертно преследующим не одно тысячелетие.