Вы чьих будете?
На этой неделе в Москве обсуждалось достаточно большое событие. Уродование «дома Болконских». На Воздвиженке. С которого Толстой списывал эпоху начала девятнадцатого века. И я совершенно неожиданно оказался на одной из акций «Архнадзора». Наконец-то, что называется. Хотя со многими из активистов мы пересекаемся и по другим поводам сотрудничаем давно.
Я подхожу к группе, стоящей около здания. «А вы кто?» – был обращён ко мне первый и логичный вопрос. У меня распутье, и я пока о себе отвечаю уклончиво: «Арт-проект город+искусство». Ну не придумал я пока нового названия. Но это уже неважно. Тумблер щёлкает. Мне машут рукой, мол, к нам. Посвящают во все детали. Основные события, увы, я пропустил. Ночь была жаркой...
Срабатывает групповая идентификация. Не полицейский, не проверяющий, не зевака. Вычленение как своего, как друга, как единомышленника...
Это очень важно в нашем обществе, где своих найти предельно сложно...
...Ведь один из самых больших мифов относительно русских — это их так называемая соборность. На деле, увы, проявляющаяся в почти тотальном безразличии и в неумении решать проблемы сообща. В неумении принять групповую идентификацию как один из способов самосохранения и развития. Которая начинается задолго до околовластных вопросов. Которая элементарно выражается в неготовности договориться, кто и в каком порядке убирается на лестничной клетке.
Идентификация воспринимается иногда и прямо противоположно. Как сигнал о возможном конкуренте, которого нужно превентивно уничтожить. Вместо поддержки себе подобных мы сталкиваемся с необъяснимым. С самоуничтожением собственного класса и собственной категории.
«В 1927 году, когда покорность ещё не настолько размягчила наши мозги, на Серпуховской площади днём два чекиста пытались арестовать женщину. Она схватила фонарный столб, стала кричать, не даваться. Собралась толпа. (Нужна была такая женщина, но нужна ж была и такая толпа! Прохожие не все потупили глаза, не все поспешили шмыгнуть мимо!)
А я — я молчу ещё по одной причине: потому, что этих москвичей, уставивших ступеньки двух эскалаторов, мне всё равно мало — мало! Тут мой вопль услышат двести, дважды двести человек — а как же с двумястами миллионами?.. Смутно чудится мне, что когда-нибудь закричу я двумстам миллионам...»
Александр Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ»
Целевая аудитория для вопля — двести миллионов человек. Идентификация: риск уничтожения. Но — молчание. Покорное молчание при уничтожении. Согласие на это уничтожение. Иногда ловлю себя на мысли: неужели не всегда действенны фантазийные реконструкции? Неужели возможно столь лёгкое уничтожение подсознательного? Ведь потребовалось не более века на нивелировку инстинкта, которому миллионы лет.
И я пускаюсь в реконструкцию от противного. Пытаюсь смоделировать, что было бы с моим протосородичем, размягчи ему нечто мозги не в 1927, а ещё тогда...
...тогда, когда он — вон, смотрите! — попытается в одиночку загнать оленя в ловушку. Олень, поцокивая копытами, лёгкой пробежкой, словно издеваясь над незадачливым охотником, рассекает воздух и скрывается.
Вот он попытается противостоять огромному пещерному медведю. Тоже в одиночку. Или моему протопредку — протольву. Но опять же — шутки плохи, если без подмоги. Всё заканчивается печально.
Он попробует обогреться в одиночку. Но отряд не замечает потери бойца, потому что просто-напросто некому замечать. Нет никакого отряда.
Что делать, если я не хочу умереть от голода? Если не хочу умереть от холода? Если не хочу быть разорванным медведем?
Элементарно. Не отказываться от групповой принадлежности. И с подобным выводом приходит принципиальное перераспределение любых сил. Ты должен неизбежно идентифицироваться с группой. Почувствовать себя частью её. В основе такой идентификации будет два минимальных условия: целеполагание (для чего ты объединяешься— «загнать зверя в ловушку») и общий признак (что объединяет всех— «сильные, ловкие, здоровые мужчины, умеющие быстро бегать»).
Если же я часть группы, то неизбежен и вопрос, какое положение я занимаю в иерархии. Она есть и будет всегда, при любых обстоятельствах и в любом месте, где соединяются два человека и более. В постмодернистских играх с «диффузными сообществами» (то есть сообществами как бы размытыми, без чёткой структуры) отсутствие вертикальной организации есть лишь на первый взгляд. Не нужно забывать, что, как ни крути, кто-то объявил сбор подобного сообщества. Кто-то объявил «диффузность и отсутствие правил». И при всём твоём желании ты не можешь быть выше автора подобной игры.
Если же я часть группы с целеполаганием: от необходимости загнать оленя в ловушку до необходимости разработать космический корабль, то вступаю я и в горизонтальные связи. Ибо каждый выполняет свою функцию. И я должен принимать скоординированность. Кто-то заходит к животному с правого фланга, кто-то с левого. Кто-то рассчитывает траекторию полёта, кто-то разрабатывает систему вентиляции. Мы не подчинённые. Мы дополняющие, то есть вынужденные считаться друг с другом.
Существо социальное — эдакая классическая фразочка со школьной скамьи. Но ведь есть и другие социальные животные. Не мы же такие уникальные. Однако вот где разница. У муравьёв и пчёл, у слонов, львов и дельфинов социальное поведение не меняется с веками и тысячелетиями. У них не добавляются абстрактные функции.
Не добавляется множественность ролей при их распределении. Ибо какая-то иная роль, кроме той, что заранее заложена природой, нуждается в обсуждении. Она нуждается в обосновании.
В какой-то момент нам не просто нужно загнать зверя. Нам нужно, скажем, загнать его живым, чтобы одомашнить. Чтобы получить потомство. Наше целеполагание, ассоциация с группой, распределение ролей и последовательность действий будут завязаны на введение категории «живой/мёртвый» как значимой. Мы меняем установку с «просто-добыть-мясо» на совершенно новую договорённость.
Питер Брейгель Старший. Игры детей. 1559—1560
Помните наши игры — действия «просто так»? Игра — лишь одно из таких проявлений, в которых мы как раз и видим распределение ролей в чистом (неутилитарном) виде. Посмотрите внимательно на картину Питера Брейгеля. Там посередине играют в чехарду. Это прыжок одного через спину другого. В том, чтобы подставить другому спину для прыжка, нет никакой фактической приниженности статуса. Потому что буквально мгновение спустя тот, кто прыгает, в точности так же подставляет и свою спину.
Это — функциональность. Функциональность роли, при которой ты определяешься как подчиняющийся в один момент и распоряжающийся в другой. Даже у тех, кто кажется всемогущим, иерархическое влияние ограничено. Ни один тиран и ни одна даже самая жёсткая структура вроде секты не распространяет и не сможет распространить влияния на всё человечество сразу.
Человечество нельзя будет объединить ещё какой бы то ни было группой, кроме той, что связана так или иначе с биологическими характеристиками. То есть с объективно общими для всех.
Поэтому деление на группы, ассоциирование себя с ними или постепенная дезинтеграция из каких-то сообществ станут не только постоянным, но и естественным процессом, без которого невозможно ни функционирование, ни развитие общества.
Развитие искусства и культуры (творческое соперничество идей и группировок), науки и техники (конкуренция за право более раннего открытия), политики и экономики (кто добьётся всего быстрее, станет сильнее и богаче) базируется неизбежно на противостоянии групп. На идее, что все группы являются в той или иной мере противодействующими или, напротив, взаимодействующими. Только от состояния противоположённости или взаимодейственности появляется и некоторая дальнейшая цель. Только так получает оформление некая идея. Только на почве группового взаимодействия/противостояния зарождается обмен информацией в любой форме.
Но у этих групп должен быть общий признак.
Если у нас есть группа филателистов из Австралии и группа носителей языков, пишущих справа налево, то не то что конфликт, а и элементарное межгрупповое взаимодействие маловероятно. До той поры, пока, скажем, не будет общей заинтересованности филателистов из Австралии в отражении языков, пишущих справа налево, на почтовых марках. Согласитесь, почти неосуществимое событие. Групповая идентификация — это непременно не просто идентификация «за» что-то. Это групповая идентификация «в противоположность» чему-то.
Припоминаются вечера, когда в Москве и Санкт-Петербурге встречаются между собой знаменитые футбольные клубы. И вот мы уже в наши дни, рискуя остаться с помятыми боками, спустимся за синими и красно-белыми шарфиками в метро.
(Кстати. В один из таких вечеров полицейские остановили меня. Присмотрелись к красно-белому расшитому белорусскому шарфу. Спросили, где я такой добыл. И рекомендовали его снять. Дабы не быть превратно истолкованным ровно в эти часы.)
Итак. Сигнализация первого порядка. Идентификация себя с той или иной группой. Собственно, в нашем случае наиболее очевидное и наиболее бросающееся в глаза — это цветовой ориентир. Цвета должны быть узнаваемыми, если не взаимоисключающими.
Шарф футбольного клуба «Спартак» (Москва). Вне зависимости от дизайна и располагаемых речовок обязательно наличие красного и белого цветов.
Шарф футбольного клуба «Зенит» (Санкт-Петербург). При кажущемся дихромном рисунке, строящемся на гамме синий/белый, по факту в цветовой идентификации участвует трихромность: синий, серовато-голубой и белый.
Цветовое индексирование — это обобщённая формула готовности принять и согласиться со всеми остальными установками. Разделить их с другими. Нечто сжатое до предельного символьного минимума, который, с другой стороны, легко разворачивается до вполне вербализуемых реплик при детальном рассмотрении.
Для конкретизирующей идентификации любыми сообществами используются слоганы, речовки и девизы.
Французский Париж. Знаменитое «Качается, но не тонет» (Fluctuat nec nergitur). Коммунистический призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Противоположность ему — американское «In God we trust».
Здесь же проявят себя и вертикально-горизонтальные связи. Нетрудно догадаться, кто по вертикализации выше — болельщик или игрок. А вертикально-горизонтальное расположение внутри самой игровой команды весьма точно воспроизводит и многие другие групповые задачи. От того же загона жертвы в западню (сравнение: мяч, загоняемый в ворота) до постройки космического корабля (распределение ролей вроде «полузащитник» — «вратарь» — «нападающий», или «разработчик вентиляционной системы» — «автор расчётов траектории»).
Группы начинают противостояние по релевантному в данном случае признаку. Повторим в сотый раз. Как и положено в игре, с полной серьёзностью принятия правил. В противном случае игра не будет представлять ценности. Итак, на поле выходит один футбольный клуб против другого. Выходит одна группа против другой. Битва. Символическая, правда, нередко кончающаяся вполне осязаемыми потасовками, но всё равно — битва.
Многие отмечают, что именно дерби-матчи (в пределах одной нации/региона, а самое непредсказуемое — в пределах города) зачастую отличаются особой накалённостью. И накалённость эта лежит в некоторой добавленной характеристике. Которая совпадает (парадоксально?) со всеми членами сообщества. Здесь уже не просто игра «Царь горы». Здесь уже побочная материализация амбиций, несвязанных напрямую со спортом.
В нашем случае идёт противостояние двух столичных городов. Кто лучше? В обычной жизни «москвопитерец» — это человек, знающий и бывающий в обоих городах. В равной мере приобщённый к дискурсу обеих столиц. Вхожий в те и другие круги. Противостояние бывает чаще всего шутливым, не далее бордюрно-поребрикового. Однако, становясь дополнительной характеристикой, приобретает свойство аргумента.
Такое же географическое противостояние наблюдается, кстати, и в Стамбуле, где есть два клуба: один основан в европейской («Галатасарай»), а другой – в азиатской части города («Фенербачхе»). Команды привносят географический признак, раскаляющий страсти до предела. По сути, чуть ли не противостоят идеология Европы и идеология Азии. А шотландский Глазго — пример того, как две группы принимают на себя ещё и категорию религиозную. Казалось бы, где футбол, а где — религия. Но вспомните наш пример про филателистов из Австралии. Неожиданное столкновение/нахлёст категорий всё же случается. И приводит зачастую к драматическим последствиям. «Селтик» и «Рейнджерс» — это больше чем городское дерби. Это противостояние католиков и протестантов.
Что характерно, болельщики могут в жизни распадаться на совершенно непримиримые группы с идентификацией, не соответствующей представлениям друг друга. Но именно в этом и суть переключения между классами. Нивелировка. Остальные признаки временно уходят на второй план. Приобретают значение макропризнаки «футбольный клуб» и/или «городская/религиозная принадлежность». Сейчас мы равны по цветовому факту наших шарфиков. А уж что лучше — шоколад или карманные фонарики... Это мы выясним с тобой завтра. Без шарфиков. То есть тогда, когда идентификация будет снята и будет нерелевантна.
Однако и противодействующие могут объединяться. При наличии некоего общего противостояния. Скажем, на уровне полиция — болельщики. Стороны, конечно, постфактум неизбежно будут потом обмениваться взаимными обвинениями. Макрогрупповая идентификация срабатывает и тут. Уже имеет значение не цвет шарфа, а его наличие/отсутствие против категоризации одетый в форму/неодетый в форму.
Противостояние групп — это прообраз, метафора войны. Схватка. Сражение. Но как редко случается то, что описано Титом Ливием. Эней и его соратники, измученные гонениями и скитаниями, оказываются у берегов Лация... Начинается поиск новой идентичности.
...percontatumdeindequimortalesessent, undeautquocasuprofectidomoquiduequaerentesinagrumLaurentinumexissent, postquamaudieritmultitudinemTroianosesse, ducemAeneamfiliumAnchisaeetVeneris, crematapatriadomoprofugos, sedemcondendaequeurbilocumquaerere, etnobilitatemadmiratumgentisviriqueetanimovelbellovelpaciparatum, dextradatafidemfuturaeamicitiaesanxisse; indefoedusictuminterduces, interexercitussalutationemfactam...
TitiLivii«AbUrbecondita» (I, 1)
«...и были спрошены они, кто они такие, по какому поводу из дома своего отправились, чего ищут и зачем на землю Лаврентинскую высадились, но после того, как сказали они, что троянцы, что вождь их Эней, сын Анхиза и Венеры, что родина их сожжена, убежали они из дома искать места для жизни и основания города; тогда Латин, удивлённый знатностью народа и мужа Энея, удивлённый духом их, готовым и к войне, и к миру, протянутой правой рукой честность будущей дружбы установил; после заключён был мир меж вождями, и войска поприветствовали друг друга...»
Тит Ливий «История Рима от основания города»
Идентификации только самой по себе (в этом случае: «военный враг») здесь недостаточно. Да и не всякий вождь готов вот так прямо и откровенно разбираться в причинах и следствиях, пробовать понять противостоящую группу.
Чаще всего нерелевантный признак в манипулятивных целях служит способу обострить групповое противостояние. Без минимальной попытки осмысления проблемы. Вот тогда-то при массовом психозе групп и начинается фанатизм. С обеих сторон.
Ровно то самое, что происходит в нынешнем российском споре про однополые браки. Телега катится в пропасть, и уже ничто не остановит её. Манипулятивный рычаг повёрнут на полную мощность. Назревший вопрос разменян на посеивание вражды, а не на решение проблемы.
Однако совершенно не так поступил Латин. Прежде чем начать бой с противостоящей группой, определяющей себя враждебной (размещение войск), он пытается разобраться, кто перед ним. Против кого сейчас направит войска.
Происходит неожиданное. Колоссальнейшее событие по своей всеобъёмности. И по лаконичности. Описание сути функционирования групп и их противостояний: смена настроения в несколько секунд. Что-то вроде трагедии Иисуса, но с положительным исходом. Сейчас толпа кричит «Осанна!» А уже спустя сколько-то дней перед пилатовым домом «Распни его, распни!»
Ибо от приятия до ненависти один шаг. Групповая идентификация. Не идеологическая пропитанность, а временное тождество. Потому что мы, вспомним, с лёгкостью переходим из одной группы в другую или принадлежим нескольким группам сразу.
В равной мере и от ненависти до целования в дёсны — тоже один шаг. Как у Энея и Латина. Идентификация: Эней — знатный человек, сын богов. Латин понимает, что они вполне могут договориться. Вероятно, взаимовыгодно. Протягивается правая рука. Первыми будут, конечно, вожди. И только после этого войска, ещё секунду назад готовые переколоть и перерубить друг друга, братаются в свою очередь...
Самым сложным, конечно, окажется противостояние «одиночка — толпа». Одиночки без групповой идентификации обычно ничего не в состоянии доказать. Они становятся маргиналами. Если только всё же не идентифицируют себя с какой-то другой группой отшельников. Но, как ни крути, всё равно с группой.
Примерно это происходит с отшельниками религиозными, но подобный аскетизм и уход от мирского всё равно кодифицирован в системе культуры и принимается как возможная самоидентификация с определённым сообществом, где в точности так же действуют определённые правила. Идентификация же с группой юродивых воспринимается в обществе на уровне табу (запрет обижать). Общество вряд ли оценит агрессию в сторону таких «отшельников среди толпы».
А вот уж совсем неоднозначными дон-кихотами общества оказались в последние годы Джулиан Ассанж и (совсем в последние дни) Эдвард Сноуден. Неприятие обществом идёт не от действий этих людей. Нет. Это полная растерянность, с какой же группой и как идентифицировать их. Соответственно какой применять кодекс поведения/санкций по отношению к ним. Мы не понимаем, как с ними обращаться. В обществе не успели выработаться установки, поскольку мы стали элементарно свидетелями рождения такого явления, как киберразоблачители.
Они не совершили преступлений в привычном понимании. Они получили информацию и сделали её достоянием. Казалось бы, не это ли суть информационного общества? Но у этого нет исторической базы, нет иерархии, нет отличительностей в виде, скажем, эквивалентов титульности и званиям. Нет соотнесённости с классом.
Они ждут, когда общество определится. Джулиан Ассанж уже год живёт в посольстве Эквадора. Эдвард Сноуден не может несколько дней покинуть транзитную зону Шереметьево...
У Луи-Фердинанда Селина романы ведутся от экзальтированного первого лица единственного числа. Почти на уровне крика «Я не хочу знать вас!» Таковы и «Феерия на другой раз» (Féerie pour une autre fois), и «Путешествие по краю ночи» (Voyage au bout de la nuit), и «Смерть в кредит» (Mort à crédit). Я и вы все остальные. Надо ли говорить о том, насколько глубоко трагичны эти герои?
Ведь невозможно уклониться от ответа на вопрос: «Чьих будешь?»